XIV

- Понять феномен Рерихов, равно как и феномен Блаватской, — утверждала Зинаида Григорьевна, — вне контекста их взаимоотношений с Белым Братством абсолютно невозможно. Картина событий будет неполной, односторонней да и по большей части загадочной и непонятной. Но все становится на свои места, если вспомним о самом главном в их жизни — причастности к Шамбале и Белому Братству.

Понятие Белого Братства сокровенно. Но, к сожалению, его нередко деформируют и искажают. Или выхолащивают духовный смысл, или просто-напросто игнорируют его: делают вид, что такой проблемы не существует вообще, что она относится к области человеческих выдумок. Иногда на целые века это понятие выпадало из памяти людской. Ведь Блаватская, собственно, и явилась в мир затем, чтобы вернуть людям забытое ими напрочь знание о Белом Братстве. Почему так важно это знание для нас, земных обитателей? Да потому, что «темные тайно и явно сражаются», и в этой борьбе, принявшей ныне апокалипсический характер, силы света могут победить, лишь опираясь на космическую поддержку. А Космос на Земле — это Шамбала, это существа, именуемые Махатмами. Уже сам факт признания космического воинства среди нас представляет огромную опасность для темных. А любое действие, направленное на воссоединение с нашими космическими собратьями или Белым Братством, предвещает поражение и гибель темных.

Вот почему делается все, буквально все, чтобы пресечь любые попытки контактов с Белям Братством. Это, если хотите, стратегическая задача противников света. Вот почему такую волну отрицания вызвала Блаватская и ее информация о Махатмах и Шамбале. Вспомните, сколь велика была ярость оппонентов Блаватской. Казалось бы цивилизованные люди утратили всякий намек на цивилизованность и обрушились на нее с пылом фанатиков Средневековья. Дай им волю — они б сожгли ее на костре. Было в этом .что- то запредельное и выходящее за рамки здравого смысла. Нет, не случайным было столь неадэкватное поведение противников концепции Блаватской: можно было принимать ее, можно не принимать, но не впадать же от этого в такое неистовство! Одно-единственное слово существует для такого рода поведения — одержимость. А одержимость, как вы знаете, — характерный признак присутствия темных, или, точнее, сатанинских сил.

Вот почему обрушился и на Рериха такой шквал ярости и ненависти. Стоит ли удивляться грубым и даже патологическим формам этой ненависти, предательству Хорша и т.п. В конечном счете все это — результат все той же одержимости, в данном случае круто замешанной на извращенном оккультизме. Суть дела однако не в Хорше и компании. Они лишь часть айсберга, малая часть айсберга, всей своей темной массой надвинувшегося на Рериха. Но превосходная степень ненависти, как ничто другое, изобличает носителей ее. Так вот где, оказывается, видят они главную угрозу для себя! Так вот кто, оказывается, их самые главные противники: люди, являющиеся вестниками Белого Братства и заявившие о своей миссии открыто и громко всему МИРУ!

Рерихи тяжело переживали случившееся. Рушились планы космического развития земных событий. Надежды на Америку не оправдались.

- Тем самым, — говорила Елена Ивановна, — резко, даже трагически усугубилась ее карма. Предательство Хорша — Уоллеса поставило ее перед бездной. Ведь страна, выступившая против Иерархии, — поясняла она, — выпадает из космической эволюции, становится космическим мусором.

- Это не значит, — сказала Зинаида Григорьевна, — что на Америке окончательно поставлен крест. Нет. Шанс на спасение — пусть один на сотню, пусть один на тысячу — у нее остается. Она — на последнем испытании, и главное препятствие на пути ее спасения, как это ни парадоксально, ее внешнее благополучие. Почему? Да потому, что благополучие, как говорилось еще в древности, это смерть духа.

Итак, Рерихи и их американские друзья (теперь уж немногочисленные) потерпели поражение.

- Но я не считала, что все потеряно, —говорит Зинаида Григорьевна, — а нам остается только устраниться от дел. Пишу Рерихам: "Надо начинать сначала. И опять под Вашим именем".

Рерихи отвечают: «Вы выполнили уже все, что полагается. Если и будете сейчас что-то делать, то не по долгу (его у вас нет), а по сердцу».

«Жить по-другому я уже не могу, — снова пишу я Рерихам. — Для меня невозможно остановить работу, получившую благословение Владыки».

Новый Музей Рериха практически опять начинался с нуля. Правда, кое-что вопреки Хоршу и его притязаниям удалось сохранить. Во-первых, картины, принадлежащие нам лично (в частности, мне). Во-вторых, к нам пришли картины из бывших рериховских центров в Европе. В-третьих, часть картин приобрел для нас миллионер Боллинг, примкнувший к сторонникам Агни Йоги в трудный момент нашего существования. Вот эти полотна и стали основой коллекции будущего Музея.

Опять пришлось заниматься поисками помещения. Вначале мы располагались на пятом авеню, но потом сменили адрес. Вот в этот дом, где мы с вами сейчас находимся, мы въехали — можно сказать — по прямому указанию Владыки. Дело в том, что по поводу подходящего помещения для рериховского музея шла обширная, чуть ли не каждодневная переписка с Еленой Ивановной. В ее письмах содержались рекомендации Учителя. Прежде всего было сказано, что нам надо перебираться в верхнюю часть города. Затем последовало уточнение, куда именно перебираться: выше сотой улицы. Были даны подробнейшие разъяснения. Ищите дом недалеко от реки, где окна как арки. По этим приметам мы и нашли вот этот пятиэтажный особняк. Но старушка, владелица особняка, отказалась не только продавать, но и сдавать его. Обескураженные, возвращаемся назад. Пишем о своей неудаче Елене Ивановне. Она отвечает: «Все сбудется».

И действительно, спустя какое-то время мы идем этой улицей. Вдруг видим табличку на дверях особняка: «Дом сдается». Боллинг говорит: «Зайдем, попробуем уговорить продать». Старушка вначале ни в какую. Но потом, когда мы объяснили для каких целей понадобился дом, что в нем расположится музей, она неожиданно согласилась. Вот так мы и очутились на сто седьмой улице, кстати, по соседству с бывшим Музеем-Небоскребом Рериха. С тех пор я бессменно живу и работаю здесь. «Вам нельзя сейчас отлучаться из Вашей сторожевой башни,» — писали мне Рерихи от имени Владыки. Я и не отлучаюсь.

В этой сторожевой башне я жил без малого месяц. Здесь, работая над архивом Рерихов, я по крупицам собирал и систематизировал сведения о контактах с Белым Братством и Шамбалой. Разумеется, предназначалось это для узкого круга людей, ибо я не рассчитывал дожить до той поры, когда тайное станет явным.

Я занимал две большие комнаты на четвертом этаже: кабинет, в центре которого стояли два широченных дубовых стола, разделенные японской ширмой, и спальню, окна которой выходили на Гудзон. Комнаты были как бы продолжением музейной экспозиции, расположенной на втором и третьем этажах. Картины, фотографии, снова картины. В основном это были работы Николая Константиновича. Голова Будды (рисунок сделан карандашом и совершенно не похож на традиционные изображения). Лик Майтрейи, высеченный в скалах. («Эту картину, — говорит Зинаида Григорьевна, — Рерих подарил мне в тридцать четвертом году в свой последний приезд в Америку»). Эскиз Куинджи. (Тот преподнес его Николаю Константиновичу в знак особого расположения к своему ученику). Портрет Елены Ивановны кисти Серова. Три фотографии — они как раз над кроватью, на которой я сплю — образуют своего рода триптих. Елена Ивановна в молодости. Елена Ивановна на Алтае. Елена Ивановна в кругу ауры, четко запечатлевшейся на фотоснимке.

А на противоположной стене два больших портрета: Мории и Кут Хуми. Они завешены плотными занавесками. Сокровенному подобает тайна. Оно открывается человеку не в каждый момент его жизни, а лишь тогда, когда он внутренне подготовился к восприятию сокровенного. Над моей спальней — комната (она похожа на мансарду), которую Зинаида Григорьевна называет часовней Святого Сергия. Преподобного Сергия Рерихи чтили благоговейно и, как все русские люди, считали его своим покровителем. В трудные минуты жизни они напоминали своим сотрудникам: «Сергий не выдаст».

Сразу бросалось в глаза, что часовня, посвященная православному святому, не вписывается в строгие канонические рамки. Да, здесь находилась икона Святого Сергия (та самая, которую Зинаида Григорьевна вывезла из России в двадцать шестом году), был стол с церковным складнем. Однако здесь были и раритеты, немыслимые в нынешней православной церкви: староверческая икона (она висела на внутренней двери часовни), портрет Мадонны, написанной художником школы Эль Греко. Но мало этого: в правом углу часовни стояла статут Майтрейи, опирающегося на льва. Нет, это не было эклектикой да и не могло быть, потому что несло глобальный духовный подтекст.

Все это как бы символизировало, что знамя единения, поднятое Преподобным Сергием над русской землей, ныне должно быть поднято над всей землей. Все это как бы символизировало также, что Преподобный Сергий отныне является предстателем перед Господом не только за землю русскую, но и за всю горемычную землю нашу.

В утренние и вечерние часы Музей и его залы были полностью отданы в мое распоряжение. Никаких посетителей. Тишина и покой. Всматривайся в любую картину, не торопясь и ни на что не отвлекаясь.

Не сразу, но в момент какого-то сосредоточения я неожиданно обнаружил, что на одной из картин Николая Константиновича традиционное тибетское знамя прорезано крестом.

- Флаг с крестом, — пояснила мне потом Зинаида Григорьевна, — это типичный тибетский флаг. Просто его не выставляют где попало. А европейцы, даже когда он попадается им на глаза, не придают ему особого значения.

Но Рерих — придавал. Поэтому, очевидно, не случаен сам порядок расположения его полотен в Музее: тибетские горные пейзажи перемежаются русскими православными сюжетами («Звенигород», «Часовня Святого Сергия»). Не случайно, очевидно, и то, что на своем знаменитом полотне «Помни!» (а как известно, это своеобразный автопортрет художника) он изобразил себя в тибетской одежде и с лицом тибетца. Тем самым он как бы прояснил сокровенный, духовно объединяющий смысл вступительных строк из поэмы «Наставление ловцу, входящему в лес».

Дал ли Рерих из России — примите.
Дал ли Аллал-Минг-Шри-Ишвара из Тибета —примите.

- Обратите внимание вот на этот пейзаж, — посоветовала мне однажды Зинаида Григорьевна, указывая на небольшое полотно Рериха.

На первых взгляд ничего особо примечательного в пейзаже не было. Обычная синева неба. Обычная горная гряда. Но Зинаида Григорьевна сказала:

- Это последний рубеж, куда вас может привести проводник. «Дальше не поведу, — предупредит он вас. — Здесь или вы сами должны знать путь, или вас встретят. А я не имею права вас больше сопровождать.» Так что: вот эта горная гряда — своего рода граница между землей и небом, между нами и Космосом. Дальше, как и положено, Рерих шел один.

Зинаида Григорьевна была знакома с моими стихотворными медитациями. К тому времени у меня их накопилось изрядное количество и некоторые из них, объединив в цикл — впоследствии он получил название «Ступени» — я намеревался опубликовать. Спустя год после американской поездки мне удалось осуществить это намерение.

- Вам обязательно надо продолжить свою медитативную работу, — сказала мне Зинаида Григорьевна, — именно здесь, в Музее. Надо воспользоваться тем обстоятельством, что вы находитесь в магнитно-вибрационном поле картин Рериха.

Я последовал совету Зинаиды Григорьевны, в результате чего и появились вот эти строки:

Везде — Христос.
Под именем Майтрейи — Его волна.
Его любовь к Земле.

- "Это не только не противоречит Учению Агни Йоги, — прокомментировала мои строки Зинаида Григорьевна, — но полностью согласуется с ним. Ведь в нашем Учении Христос утвержден Величайшим. Другое дело, — что Учение Агни Йоги не ассоциируется с христианской религией, равно как и с любой другой религией. Но оно и не является отрицанием христианской религии, равно как и любой другой светлой религии. Наоборот. Оно как бы заранее старается учесть особенности всех людей, разделяющих ту или иную систему взглядов. Елена Ивановна в зависимости от этого ставила даже порядок изучения книг Агни Йоги. Так людям, которым близки восточные источники, она рекомендовала начинать не с первых книг серии, а с «Мира Огненного». А вот людям христианского склада советовала начинать именно с первых книг — «Зов» и «Озарение». Почему? Да потому, что в них чаще, чем в других, поминается Христос. Последнее обстоятельство, говорила она, значительно успокаивает молодых духов и искателей пути. Teм легче им будет восходить от Христа канонического к Христу космическому. Но даже в раннем христианстве, подчеркивала Елена Ивановна, можно найти указание, что Единый, Великий Дух сходил на Землю и воплощался там, где была явлена особая нужда в новом понимании Истины. Как никогда, это необходимо усвоить в наши дни. Пора человечеству приблизиться к мировой космяческой тайне — Единого Аватара, оявленного с каждой манвантарой. Пора, наконец, осознать тождественность всех Великих Учителей, а также тождественность всех основоположников религий. Вот почему Елена Ивановна пишет через запятую имена, которые в силу ограниченности нашего сознания подчас разделяют людей вместо того, чтобы их соединять."

«Нет более высокого выражения Великой Тайны Бытия, — утверждает она, — нежели в Солнечном Иерархе, Владыке Майтрейе, Владыке Христе. Он Великий Держатель и Создатель! Он есть ВСЕ!»